Темная Душа - Страница 78

Девушка внутренне поежилась и постучала в дверь.

Далеко не сразу за стеной послышались шаркающие шаги. Задолдонил старческий голос. Дверь открылась, в ноздри ударил ядреный запах олифы и лака, забивая дыхание. Перед ними предстал щуплый и низенький человечек. Он был облачен в изгвазданный краской рабочий халат, из-под длинной полы которого выглядывали носки разношенных домашних тапочек.

Человечек был стар. На его огромном носу поблескивало пенсне, великолепную лысину обрамлял ореол мелких седых кудрей, придавая обладателю шевелюры лихость и одновременно трогательность - ни дать, ни взять нимб вокруг головы святого.

- Желаю здравствовать, - скрипнул человечек, и пошаркал вглубь мастерской, оставив дверь распахнутой. Кэт расценила это как приглашение войти.

Чуждое пространство внутри флигеля под высоченным потолком пугало: тут и там, как обломки кораблекрушения, виднелись разные предметы. Девушка нашарила руку Самира, принц отозвался рукопожатием, и они шагнули в распахнутый дверной проем, как в магический портал - с трепетом и осторожностью, словно ожидали попасть в иное измерение. Что, собственно, и произошло.

Здесь следовало смотреть, куда ступаешь. Ждущая починки антикварная мебель норовила подставить ножку, о раскорячившиеся на пути мольберты можно было больно стукнуться, запнуться и упасть, с угрозой сломать себе конечность. Столы были заставлены стеклянной и металлической тарой разного калибра, над которой витал насыщенный химический аромат. Банки, скляночки, бутылки и пузырьки загадочно поблескивали. Стаканы, расставленные повсюду, щетинились прутиками кисточек. На чистых тряпицах были аккуратно разложены штабеля реставрационных инструментов: скребки, шпателя, шила, утюжки, грузики, весы, лупы и масса прочих хитрых приспособлений для скобления, счищания, выравнивания, размазывания, промокания, вощения, лущения, золочения, консервации и консолидации.

Кэт и Самир пробирались к центру комнаты, ориентируясь на шарканье тапочек старика. Тот лавировал между серебряными зеркалами, драгоценными вазами и укутанными тканью статуями, как карась в тихой заводи. Когда молодые люди увидели его вновь, дед вскарабкивался на скамеечку перед треножником, чтобы невозмутимо вернуться к работе.

Кэт и Самир постояли в молчании минуты три. Реставратор миниатюрным шпателем обрабатывал верхний угол укрепленного перед ним полотна, не обращая внимания на гостей, что-то бубнил себе под нос. Кэт заметила, что реставрирует он недавно приобретенную галереей картину Милле, побитую плесенью.

- Извините нас, уважаемый мистер Гершт, - решилась она прервать бормотания и скобления, - Мы бесцеремонно вторглись к вам, а представиться не удосужились.

- Уже наслышан, дорогая моя, - отозвался дедок, - Совсем недавно небезызвестный здесь Артур Мэлоун на протяжении вечера изумлял меня рассказами о вас. Я благодарно внимал ему, и теперь счастлив лицезреть вас у себя. Катерина Шэддикс!

- Это я, - она сделала книксен.

- Мозес Гершт, ваш покорный слуга, - он слегка поклонился, - Я бы охотно поцеловал ручку даме, предложил кофе. Но когда работаю, не способен быть вежливым. Дело поглощает меня без остатка.

- Работайте-работайте, - торопливо откликнулась Кэт, - мы не собираемся вас отрывать!

- Благодарствую, но и вы не спешите убегать. За работой я люблю поговорить - спрашивайте, что хотите, интересуйтесь, отвечу на все вопросы. Вам предстоит ассистировать мне, а это, осмелюсь напугать, задача адская. Кто это с вами, еще один ассистент? Ко мне?

Молодой араб протянул старцу руку и представился полным именем:

- Самир бин Ибрагим Азиз аль Саид.

- Мозес Гершт, - ответствовал реставратор, откладывая шпатель и принимая рукопожатие, - не ассистент, и не ко мне. Правильно я трактую?

- Правильно. Я пришел по приглашению Кэт.

- Интересуетесь реставрационным делом?

- Скорее искусством в целом, но и ваше занятие меня увлекает. Чисто в познавательном ракурсе.

- Замечательно, располагайтесь, наблюдайте с любого, какого хотите, ракурса, - Мозес Гершт оставил картину и сошел со скамеечки, при этом существенно потеряв в росте. Вытер руки о полотенце, перекинутое через спинку стула поблизости. - Самое разумное изобретение человечества - искусство. Искусство космополитично и объективно! Только на почве искусства способны мирно сосуществовать араб и еврей. А, юноша? Что вы думаете об этом?

Втроем они как по команде повернулись к картине, поставленной на треножник.

Заря погасает, солнца не видно, но багрец еще разлит в воздухе. По небу протянулись ленты облаков. Она сидит на лугу, пахнущем после дневного зноя распаренными травами, и сумрак подползает к ней из яров и оврагов. Прозрачные руки перебирают цветы в подоле платья, вплетают гирлянды маргариток в длинные, светлые локоны. Кажется, она дремлет, но видно, как глаза ее блестят за полуопущенными ресницами, а грудь замерла на вздохе - она всего лишь замечталась. Крохоная босая ножка выглянула из-под платья, над ней в легком витке порхает бабочка. Хорошо девушке одной на лесной полянке, не замечает она угрюмых ольх на опушке за своей спиной. Не видит того, кто, прячась за кривыми стволами, наблюдает за ней...

Кэт почувствовала глубокую растерянность. Она изучала полотно у себя в лаборатории. Но сейчас. Возможно, свет упал иначе. И наблюдатель стал виден. Еще и ее лицо, оно знакомо Кэт. Женское лицо с полотен не Джона Милле, а....

Светлая прядь, непослушно упавшая на бровь и висок. Изгиб лебединой шеи. И ладонь раскрытая, поднятая к небу в дарящем, щедром жесте. Деву на лугу рисовал не Милле! Ее рисовал другой!