Темная Душа - Страница 120

120

Плача, долго толкала тяжелое тело к разлому. Оно переворачивалось, катилось и, наконец, перевалилось через край. Анна упала на живот, подползла к краю. Неестественно выгнувшись, он лежал недалеко внизу - на узкой площадке, образованной выступающим утесом. У него был сломан хребет, предплечье одной руки закрыло искаженное гримасой лицо. Анна закричала от ужаса, вскочила и побежала.

Как оказалась в лесу, она не помнила. Помнила, что мелькают, проносясь мимо, деревья, ветви хлещут ее на бегу, цепляются за платье, рвут его. Кто-то ее схватил и остановил силой.

- Ты что, девочка?

Анна увидела заросшую лишайником поляну, которую обступали ветвистые дубы. Увидела поверженное ураганом гигантское дерево с вывернутыми корнями, которое почему-то зеленело и цвело. Перед ней стояла худая старуха в коричневой, подпоясанной веревкой мантии, с заплетенными в длинные косы сивыми волосами. У нее была дубленная, испещренная морщинами кожа, ясные, пронзительные, ядовито-зеленые глаза. Старуха держала Анну крепкой когтистой рукой.

- Ты что, девочка? - переспросила зеленоглазая.

- Я..., - язык у Анны одеревенел, отказывался ворочаться во рту. Она почувствовала шедший от старухи пряный травяной аромат, только поэтому не упала в обморок, - убила его.

- Тише, бедняжка. Ты наказала его за злодеяние, - старуха прижала ее к себе. Зашептала что-то на неведомом Анне языке, положила когтистую ладонь ей на живот. Колени девушки подкосились, - И сама наказана. Сядь, внучка медовара, ковер из мха мягок. Я не оставлю тебя, помогу тебе. Спрячу тебя в укромном месте...

Одурманенная голосом старухи, Анна опустилась на мох...

... Вода в котле закипела, с шипением полилась на дрова, по комнате разошелся белый пар. Катриона на кровати завопила. Анна поднялась с пенька, не глядя на дочь, вышла из землянки. На улице стояла глухая ночь. Ухали сычи. Синие цветы у колодца призрачно светились. Анна сорвала несколько цветочков, вытянула из платка нитку, связала им стебельки в пучок.

Она знала куда идти, выбралась из холодного котлована, пошла в чащу. У дуба, ничем не отличающегося от других дубов, растущих в Каледонском лесу, Анна остановилась и укрепила на его ветви свой светящийся букетик.

- Не могу, - сказала Анна громко, - Ни простить, ни забыть не могу. Помоги мне, Кхира. Ты ошиблась тогда, я не сполна заплатила за убийство. Больной ребенок - не достаточная плата за смерть. Нужно нечто большее. Другая смерть. Слишком страшна цена, Кхира, которую я плачу. Приди. Он тоже должен заплатить.

Когда на следующее утро, Анна вернулась к дубу, цветов на ветке не было. В воздухе чувствовался слабый запах аира, багульника и душицы. Анна постояла мгновение и ушла. Она знала, что делать дальше.

Идти туда ночью или накануне наступления сумерек было чистым самоубийством. Анна начала собираться в разгар дня.

Катриона, напоенная маковым молоком, спала беспокойно, как спят съедаемые тяжелой болезнью люди, но победить сморивший ее неестественный сон не могла. Ее левую руку чуть-чуть пониже локтевого сгиба охватывала свежая, успевшая слегка пропитаться алым повязка.

Прокаленным над свечой лезвием ножа Анна сделала себе надрез на том же самом месте. Собрала кровь в плошку, тонкой струйкой влила ее в пузырек из темного стекла, залепила горлышко куском расплавленного воска. Пузырек она положила в корзину к другим приготовленным вещам, накрыла корзину шалью и вышла из дома, плотно притворив дверь.

Если бы она пошла туда ночью, она точно бы погибла. Каледонский лес, та его часть, куда Анна направилась, людей не любил. На пути попадались ямы из-под вывороченных с корнями деревьев-исполинов, куда в потемках не мудрено упасть и сломать себе ногу. В чащобах ревели разъяренные туры, среди елей бродили черные волки в холке ростом с полугодовалого жеребенка.

Худшей напастью были топи. Они словно по злому колдовству возникали между соснами, ловили свернувшего со стежки путника и с чавканьем проглатывали его в течение нескольких секунд, глуша не успевший раздаться крик. Ночью над трясиной блуждали огоньки и звенел гнус.

Точно Анна дорогу не знала. Она высматривала в траве лазоревые брызги незабудок, которые не цветут в это время года, шла по ним. Дневной лес был пронизан золотом косых солнечных лучей. В кронах ольх, буков и остролистов перекликались сойки, весело стучали дятлы, тенькали синицы. Слабый ветер колебал косы паутин, свисающие с ветвей, в них копошились изумрудные и янтарные жучки. За пределами леса приближалась зима, тут царило лето.

Миновав пару оврагов, обойдя не один заполненный гнилой водой бочаг, Анна очутилась в дубовой аллее, завершавшейся сумрачной аркой. Добравшись до ее конца, увидела поляну, поперек которой лежал белый от мха ствол дуба в несколько обхватов. В кроне его гнездились шары цветущей омелы. Анна устроилась в корнях дерева, чтобы подождать сумерек, и незаметно для себя задремала.

Открыв глаза, она поняла, что наступила ночь. Над головой заухала сова. Под ноги подползал отсвет разведенного на поляне костра. Над костром, установленный на треногу, пеной перекипал пузатый медный котел. Под его горлышком змеилась чеканная руновязь. Перед котлом сидела женщина в белой рясе.

- Кхира!

Женщина поднялась, длинная и худая, как высохшая ветла, двинулась к Анне. На поясе ее покачивался, блестел золотом маленький серп. Седые волосы, перехваченные на лбу венком из синих светящихся цветов, опадали крупными волнами. Подойдя, женщина наклонилась и взглянула на Анну ядовито-зелеными глазами. Тощее, но молодое лицо осветилось улыбкой.

120